Знаете почему человечество никогда не выйдет в космос и космические корабли никогда не будут бороздить даже просторов Большого театра? Все дело в шнурках. В шнурках Кельвина.
Фильм Андрея Тарковского «Солярис» снят по одноименному роману Станислава Лема. Согласно канве романа где-то в безднах космоса человечество обнаруживает планету, единственным обитателем которой является мыслящий океан. Люди с энтузиазмом приступают к его изучению, делают попытки вступить в контакт, возникает целая наука — соляристика, но выход от всех этих многолетних усилий — нулевой.
Соляристика приходит в упадок, ученые постепенно склоняются к мысли, что никакого понимания между разумным океаном и человеком не может быть, энтузиазм первопроходцев почти окончательно угасает. На единственной базе Соляриса остается всего лишь несколько исследователей — жалкие остатки тех сил, которые когда-то бросались на изучение редчайшего феномена вселенной. Что происходит дальше — отсылаю читателей к самому роману, нас же интересует образное воплощение произведения на экране.
Стоит заметить, что роман Лема относится к разряду тех произведений, которые невозможно практически экранизировать. С равным успехом можно экранизировать «Капитал» Карла Маркса. Поэтому фильм Тарковского — это нечто вроде киноразмышления по мотивам Лема, наверное именно поэтому он и не понравился гениальному писателю. Гении вообще редко нравятся друг другу, оборотная сторона титанизма, как об этом замечательно писал еще А.Ф.Лосев.
Но дело даже не в фильме, а в крошечном эпизоде — прибытии Кельвина на станцию. Его там никто не встречает и вообще не ждет. Он идет по посадочному модулю и вдруг падает, наступив на собственные шнурки. Казалось бы, ну что тут такого? С кем не бывает? Даже с космонавтами. Впрочем, постойте! А ведь был в истории еще один космонавт с развязанными шнурками. Вспоминаете?
Да! Юрий Гагарин. Торжественная встреча первого космонавта планеты в аэропорту, его, Гагарина, знаменитый проход по ковровой дорожке от самолета к трибунам. Гагарин идет бодро и легко, и на пленке хорошо видно, что у его ботинка развязался шнурок. И кажется что сейчас случится неизбежное — первый космонавт планеты споткнется и… Но ничего такого не происходит. Что там какой-то шнурок для человека, вернувшегося со звезд?!
Но проходит всего лишь десяток лет, и вот уже другой космонавт прибывает туда, где никто его не ждет, где нет никаких ковровых дорожек, а есть только заброшенная, полуразрушенная космическая станция, чтобы все же споткнуться на собственных развязанных шнурках и упасть. Юрий Гагарин и Крис Кельвин. Был ли этот киноэпизод сознательной коннотацией на Юрия Гагарина? Не знаю. Вполне может быть.
Но как бы то ни было, а в нем — двойной приговор космической экспансии человечества. Первый вынес сам Станислав Лем, показав, что алчная жажда знаний без попыток постичь собственную душу — заводит человечество в ужасающий тупик, а второй — Тарковский, жесткой кинометафорой предсказав закат космической эпохи.
И они очень убедительны эти два гения.
Когда-то космос представал для древних греков видимым воплощением мировой гармонии. Голый грек больше понимал в космосе, чем одетый с иголочки современник — в царство гармонии попадают лишь с чистыми помыслами. Что-то там есть, в этой пустоте, что-то есть, чего нельзя постичь ни алчностью знаний, ни, тем более, просто алчностью.
А что мы? Мы все — соляристы, адепты умирающей науки, которой в своем рационализме никогда не понять океан Солярис, который, как это не удивительно, человека все же понял.