Продолжение размышлизмов о том, какой будет литература (или НЕ будет — во всех смыслах…)
Меры сложности
Но что такое сложность литературы? Можно ли ее вообще определить или это чисто субъективное восприятие? Для кого-то «Три толстяка» Олеши будет чересчур сложно, а кто-то в удовольствие не один раз будет перечитывать «Человек без свойств» Музиля. Представляется правдоподобным, что сложность текста определяется плотностью его интра- и интертекстуальных связей. Вспомните «Имя розы» Умберто Эко, где содержание исчезнувшего труда Аристотеля о поэтике восстанавливали по тем упоминаниям, которые содержались во множестве других трудов более поздних авторов. В этом смысле литературное произведение представляет собой нечто вроде голографического изображения, информация о котором не только записана в самой книге, но и частичками — в виде явных и неявных ссылок, коннотаций, образов, метафор — содержится во множестве иных книг. И чем полнее можно изначальный источник восстановить по таким вот интертекстуальным связям, тем более высокой сложностью обладает произведение. Это что касается книг, которые уже давно вошли в культурный оборот человечества, в его ДНК.
Но если литературное произведение только написано? Никто на нее нигде не ссылался, что тогда определит ее сложность? Плотность интратекстуальных связей. Это то, как книга сама себя вписывает в окружающий ее культурный контекст, сколько ниточек протянуто от текста к иным книгам, фильмам, картинам, историческим фактам, да чему угодно, что составляет человеческое бытие. Сюда же следует добавить и то, как произведение позиционирует самое себя как часть культурного контекста, словно змей Уроборос, кусающий собственный хвост.
Мы заведомо абстрагируемся в этом случае от определения культурной ценности книги, конечно же. Ибо сложность и литературное качество книги все же несколько разные вещи. Сложность — необходимое, но отнюдь не достаточное условие, определяющее качество литературного произведения.
Чтение книги — вот работа, чтение книги — вот это труд
С субъективной точки чтения книги сложность определяется тем, насколько текст оказывает сопротивление читателю. Опираться можно лишь на то, что сопротивляется, а нам необходима точка опоры, дабы перевернуть собственный интеллект в продуктивный режим. В философии практикуется прием сознательного утруднения текста, что делается не для пущего снобизма или наукообразия, дабы отпугнуть всех непосвященных. Утруднение позволяет максимально замедлить восприятие текста дабы радикально повысить качество понимания. По сути, мы размениваем скорость на глубину — своего рода «золотое правило интеллекта». Такую книгу невозможно «проглотить» за один вечер или пару часов. Она требует от читателя ощутимых затрат труда и нередко подручных средств в виде блокнота, карандаша, энциклопедии, но в обмен на это дает совершенно иное качество наслаждения от прочитанного.
Опять же, в качестве примера можно привести роман Томаса Пинчона «Радуга гравитации», интратекстуальная сложность которого достигает такого уровня, что объем комментариев к ней не уступает весьма весомому оригиналу (около тысячи страниц), а многочисленная когорта поклонников продолжат отыскивать в этом тексте все новые и новые отсылки, намеки, аллюзии. Как результат, сейчас уже вряд ли хоть одно серьезное исследование современной американской литературы обходится без упоминания данного шедевра, не говоря о многочисленных прямых и косвенных отсылок на роман в художественных произведениях совершенно различных жанров — от киберпанка до истории.
В какой-то степени похожий эксперимент, но с искусственно сгенерированной интратекстуальностью осуществил Д.Галковский, создав «Бесконечный тупик» — огромный перекрестный комментарий к крошечному тексту.
Мензура Зоили
Конечно, автора этих строк достаточно просто уличить в стремлении к элитаризму. Не будем отрицать, именно об этом и речь — на новом витке диалектической спирали исторического развития мы вновь придем к состоянию Средневековья, где чтение станет занятием для весьма узкой группы лиц. Но это будет определяться отнюдь не тем, что остальные окажутся намеренно кем-то или чем-то отрезаны от живительного источника литературы. Нет. Большинству это просто будет неинтересно. Их нехитрые потребительские предпочтения с лихвой удовлетворят компьютерные игры, сериалы, социальные сети и остальным, что еще только будет в этой сфере изобретено.
В этой связи опять же вспоминается Рэй Брэдбери с его романом «451 градус по Фаренгейту», где главный герой, который начисто лишен навыка восприятия художественной литературы, пытается читать книгу и ничего в ней не может понять, хотя вроде бы и буквы, и слова знакомы. Для подобного неофита даже самый средний текст будет обладать запредельной сложностью. Кстати, свежая экранизация указанного произведения тоже как бы намекает на его грядущую актуализацию.
Понимаю, что здесь вторгаюсь в ту самую проблематику, о которой написано еще в «Хромой судьбе» — измерение художественной ценности текста, но такова, видимо, судьба писателя — попытки выявить волшебный критерий, который отсеивает произведение искусства от посредственной поделки. Без «мензуры Зоили» жизнь не та…
(Продолжение следует)